Сейчас, видя из окна мчащейся машины привычные московские улицы, людей, спешащих по своим делам, слушая анекдоты водителя-весельчака, предвкушая встречу с умной и деятельной Галкой, которая быстро все расставит по своим местам, примет решение… И главное — сумеет его выполнить: мужчины, работающие в ее странной турфирме, особым многословием не отличались, но Лена всегда чувствовала в них людей действия…

В машине Одинцова оттаяла, прикрыв глаза, отдыхала, улыбаясь историям, которые водитель сыпал одну за другой… Она не обратила внимания, что машина замедлила ход, вильнула к обочине, замерла.

— Что-то случилось? — спросила она шофера, но тот сидел молча.

Дверцы открылись сразу с обеих сторон; два здоровых парня в плащах стиснули девушку, один крепко перехватил руки, другой выверенным движением заклеил липкой лентой рот.

— Поехали! — приказал он водителю. Автомобиль развернулся и устремился от центра Москвы. Лена не могла ни кричать, ни сопротивляться. Только чувствовала, как по щекам сбегают теплые солоноватые ручейки… И улицы Москвы, всего минуту назад казавшиеся шумными, энергичными, полными жизни, теперь, сквозь завесу слез, были всего лишь мутным немым миражом.

Глава 53

Сначала я просто не понял, где нахожусь. Потом почувствовал саднящую боль во лбу, которая медленно и неотвратимо разлилась на всю левую половину головы.

Осторожно дотянулся рукой до источника боли и сразу пришел в себя — она стала дергающей, как удар тока, а рука ощутила сгусток запекшейся крови и что-то острое… На ощупь исследовал половину головы и обнаружил… щепку. Не долго думая, дернул и вытащил. «Бревно» оказалось преизрядным; кровь заструилась по лицу, заливая глаза, боль запульсировала, и я перевел дух: голова цела, осталось собрать размазанные изнутри по черепушной коробке мысли. Вместе с мозгами.

Попробовал пошевелить руками, ногами, потянуться. Вроде все цело. Привстал на четвереньки, почувствовал боль при дыхании — видно, пара ребер все же не выдержала потрясений. Ну да это ничего: во-первых, ребра хороши тем, что зарастают сами, а во-вторых — это единственная кость в теле, в которой, по уверению врачей, мозга нет, Значит, болеть особенно нечему.

Моему противнику повезло меньше. Вернее — совсем не повезло. Он лежит, уставясь неподвижными зрачками в беззвездное низкое небо. Затылок раздроблен обо что-то; по крайней мере, этот мастер смерти не опасен уже никому.

Тревога пришла вместе с болью. Если боевик был в поезде не один… Лена.

Стягиваю с противника куртку: одет я слишком легко. Нашлись у него и деньги, «перышко» отличной немецкой стали и два «тишака» с шестью запасными обоймами. Встаю во весь рост и оглядываюсь. Километрах в двух перемигиваются огоньки. Делаю шаг — и падаю. Нет, слава Богу — это не перелом и не вывих, иначе я бы шагу не ступил, просто растяжение. Расходится. Осторожно ступая, прихрамывая, бреду к огонькам. Если уж мне начало везти, так хорошо бы до последнего — тьфу, крайнего! Прорвемся! Бог не выдаст — свинья не съест!

Обманчивая перспектива сыграла со мною шутку: до деревеньки было не две, а все пять верст. Или — просто человек так устроен, что старается приуменьшить тягость предстоящего пути? В этом есть какая-то древняя мудрость: если постоянно желать вершину, и ничего меньше, то так и останешься созерцателем у подножия гор. Идущему нужно смотреть под ноги. «Step by step», — формулируют наши друзья англичане. «Стремясь к малому — достигнешь великого, стремясь к великому — впадешь в заблуждение», — учил Лао-Цзы. Ну а у нас — так: дураку — везет, умного — Бог ведет.

Деревенька оказалась не такой уж малой и заброшенной, какой казалась ночью. Пока я до нее добрался — рассвело. Постучал в крайний от дороги дом, услышал заливистый лай, звон цепи. Появилась женщина, глянула на меня, будто на оборотня, — «батюшки светы!», перекрестилась.

Улыбаюсь:

— А что, хорош бродяга?

— Ты чего, мил человек, али подрался с кем?

— Да пьяный в кювет навернулся. Машина — вдребезги, — вздыхаю. — Умыться у вас можно?

— Заходи.

Хозяйка провела меня к рукомойнику… Первая мысль — как она меня вообще впустила! Тем более на короткой цепи у нее — свирепый «кавказец» под мирным именем Мишка; женщина цыкнула на него, он улегся, но продолжал следить за мной умными карими глазами.

Морщась, умылся кое-как… Но лицо — не из приятных. Хозяйка принесла литровую банку молока, чистый бинт, пузырек с каким-то снадобьем:

— Перекись… Дай-ка башку промою… Да и замотать нужно.

— Мне бы поскорее…

— Быстро только кошки родятся. Да и те — черные. Вон у тебя лоскут отодран — не дай Бог, заражение какое, нарвет — что будешь делать?

Быстро и умело женщина промыла раны, наложила бинт:

— Можно и шовчики… А то так приживется, лоскут в акку-рат лег. Я ведь в медпункте сорок лет за фельдшерицу была… Далеко спешил-то?

— В Москву. Скажите…

— Марья Иванна я…

— Сергей.

— Скажите, Мария Ивановна, ни у кого машины здесь не найдется, меня до Москвы подбросить?..

— Эка!

— Что, далеко?

— Да и не близко. Часа четыре езды. Хотя можно спрямить. За три с половиной и доедете.

— Так у кого бы? Я заплачу. Хорошо заплачу.

— Да за деньги — любой повезет, только машин у нас — раз, два, и обчелся.

Да и на ладан дышут. Правда, чуть в сторонке поселок стоит, там люди побогаче…

— Время дорого…

— Знаешь, ступай к Кольке Селиванову. Он шоферит, машина у него хоть и неказистая с виду, а резвая. Это… Хобби у него такое: по винту ее перебирать да снова строить. С виду — «уазик», а Генка его даже прозвал — Казачок. И чего он внутрь понапихал — один он и знает, а только до Москвы тебя, глядишь, и за тройку часов домчит.

— А где живет тот Селиванов?

— Да через два дома. Пойдем провожу. — Женщина накинула платок, отворила калитку. Протягиваю два полтинника.

— Это за что же?

— Просто так. Спасибо.

— А тебе — не пригодятся?

— У меня еще есть.

Она вздохнула, спрятала деньги:

— Если богатый — чего ж, возьму. А то забыла, когда последний раз их видела. От земли давно живем, а все ж сладкого очень хочется, хоть карамелек каких. Соскучилась по сладкому вовсе. Спасибо.

Колян собрался — только подпоясался. Он закончил очередную перестройку машины, видно, не терпелось испробовать.

Через десять минут мы выбрались на шоссе. Глянул на спидометр — неказистый коняга легко вышел на сто двадцать да и притопил на такой скорости, как английский королевский фрегат.

— Не боись, — отреагировал на мой взгляд Колька, — не «жигуль», у этого «рама» тяжелая, с дороги не слетит ни на одном повороте…

— Тьфу, — суеверно сплюнул я.

— Да не сглазим — проверено! Я раньше на АЗЛК водителем-испытателем был.

Домчимся! Куда в Москве-то? Я глянул на часы — вполне можем и успеть.

— К Курскому.

— Сделаем.

Я закрываю глаза. Мелькание каких-то картинок и — тревога. Острая, как стилет. И еще — будто слышу шепот девчонки:

«Красота — это ведь просто миг, а мы не умеем беречь его… Гармония любви и красоты — такая редкость на этой земле и длится так недолго… А мир не терпит гармонии любви… А если нет любви, то и мир этот теряет смысл…

Правда?»

«Правда».

Я уснул, сам не заметив как. Мне снилась Лена в каком-то серебристом одеянии или просто в дождевых каплях… Она балансировала на тонком золотом луче, и у меня падало сердце: внизу клубился темно-лиловый ядовитый туман, а под ним была бездна.

Альбер смотрел на девчонку с любопытством. Похоже, она или совсем не испытывала страха, или искусно его скрывала. Впрочем, она проплакала всю дорогу до Замка, и сейчас у нее просто состояние прострации: девушка не может оценить ни степени угрозы, ни степени своей беспомощной зависимости от него, Альбера.

Может, это и к лучшему? Сама по себе она и не стоит ничего… И выйти из Замка живой уже не сможет. Никто не покидает стен Замка живым.